Журнал «Юность» - Журнал `Юность`, 1973-2
— Что ты хотел? — Её жёсткий голос сразу его отрезвил.
— Торайым…
— Зачем эта встреча?
— Я тебе много писал… Но ты не ответила.
— Из-за этого и позвал?
— Нет, я просто хотел тебя увидеть. Ты не представляешь, что это для меня. Ты для меня…
— Кому нужны твои возвышенные речи?
— Конечно, я хотел сказать другое, я думаю только о тебе. Почему ты тогда убежала? Что с тобой случилось в ту ночь? И после…
— Ты тогда околдовал меня. Вернее, я сама себя околдовала.
— Прости меня, Торайым! За все… И прошу, будь моей женой.
— Женой?.. Нет. Твоей женой я быть не могу. Верблюдица давно ушла за перевал.
— Но ведь у нас ребёнок!
Она резко вскинула лицо:
— Ребёнок не твой!
— Как не мой?
— Что, мало мужчин?
— Неправда! Этого не может быть…
Дулат, задыхаясь, подался к ней. Она отстранилась:
— Не подходи!
— Ладно, я согласен на всё…
— На что?
— На всё!
— На то, что у меня не твой сын? Что я была с другими мужчинами?
— И на это. Я никогда тебя не упрекну. Прошу…
— Нет, уж лучше не надо!
— На всё готов… — твердил Дулат, как человек, обречённый на смерть.
— На всё готов? А если что — и на низость? Какой же ты джигит?
— Но я тебя люблю!
— Может, ты и любишь. Но не так, как могу я любить. Как хочу, как представляю… Вот и вся тайна, почему мы не можем быть вместе.
Она совсем не волновалась.
— Прощай, Дулат. Больше нам не о чем говорить. И больше не ищи меня.
Она повернулась и пошла. И то, как твердо, решительно она повернулась, пригвоздило его к земле, и он ни слова не мог ей сказать, остановить. Обессиленный, он повалился в траву, но это не было спасением. Он лежал и ничего не видел вокруг. Шаги девушки давно затихли.
Всю ночь Дулат не спал. Лишь к рассвету его одолела горячечная дрёма, и так он пролежал до полудня. Голова была тяжёлой. Всё казалось пустым и никчёмным — и три года в солдатской шинели, и пять студенческих, не очень сытых лет, и сотни проштудированных книг, и диплом инженера, и, самое главное, — его любовь и верность Торайым… Всего этого оказалось недостаточно, чтобы завоевать внимание девушки, родившейся в горном аиле. Почему? Как ни объясняла дочь мельника, он не мог понять этого до конца.
Дулат прошел на кухню. Урия возилась у стола, готовила обед.
— Дорогая джене, — подчеркнуто по-родственному обратился он к ней. — Сходи ещё… Последний раз. Хоть в правление. Узнай, где она работает. Потом я сам её найду.
— Поздно хватился. Разве она тебе не сказала?
— Что?
— Она уехала.
— Куда?
— В город.
— Куда? — Дулат как будто ослышался.
— Во Фрунзе.
— Зачем?
— Говорят, учиться. Совсем уехала. Утром мельник отвёз её в район. Оттуда самолётом…
— Когда самолёт?
— Не знаю… И чем она тебя приворожила?
Вялость Дулата как ветром сдуло. Он бросился в комнату, оделся и схватил саквояж.
— Ты куда? — встревожилась Урия.
— Поеду.
— Ох, сведет она тебя с ума!
— Будьте здоровы!
Дулат вышел на центральную дорогу, надеясь поймать попутную машину. Грузовики проносились мимо, он поднимал руку, но никто не останавливался. Он нетерпеливо ходил по обочине дороги, нервничал. Из-за поворота выскочила легковая машина; мало надежды, но Дулат поднял руку. Запыленная «Победа» притормозила.
— Куда тебе, джигит?
— В Талас.
— Садись!
Рядом с водителем сидел полный, очень низкого роста человек — из-за спинки сиденья виднелась только его голова. Дулат, занятый своими мыслями, подавшись вперед, неотрывно смотрел на спидометр. 80… 90… 100… И всё же медленно идет машина!
— Торопишься? — Короткий человек обернулся, окинул Дулата пристальным взглядом — очевидно, он был из тех людей, кому любой попутчик интересен.
— Да. К самолету…
— На Фрунзе?
— Да.
— Работаешь?
— Только что закончил политехнический.
— И куда направили?
— На Иссык-Куль.
— Неплохо.
Мужчина принял прежнюю позу, стал смотреть на маковые плантации, которые белели по обеим сторонам дороги.
Однако он не успокоился.
— Ты здешний?
— Да. Наш аил там, за Таласом.
— Чей сын?
— Бозжигита.
Мужчина снова обернулся:
— О, я знаю Бозжигита. Крепкий аксакал. Ты женат?
— Нет…
— Что так спешишь во Фрунзе?
— По делам.
Машина подкатила к аэропорту…
У входа в небольшое здание аэровокзала и в сквере перед ним было многолюдно. Пассажиры тесно сидели на скамейках, у их ног стояли чемоданы, лежали узлы, курджуны… Вдруг Дулат увидел старого мельника — тот сел на одноконку, хлестнул лошадь камчой и запылил по объездной дороге. Дулат хотел окликнуть его, остановить, но сдержался.
Он оглядел пассажиров. Нет, девушки нигде не было.
Он поспешил к билетной кассе. В тесном зале у кассы толпилась очередь. Дулат начал протискиваться к окошку, на него недовольно заворчали:
— Эй, куда без очереди?
— Мне лишь спросить…
— Что тебе?
— Самолёт на Фрунзе…
— Только что улетел.
Эпилог
Прошли годы…
Старый мельник распрощался с белым светом. Рано утром он правил жернов, чувствуя, что ещё есть сила в руках. Потом попытался поднять круглый окованный камень, и вдруг что-то остро кольнуло в груди… И нашли его возле мельницы, он лежал рядом с жерновом.
— Хороший человек, он и умирает хорошо… — вздыхали аксакалы.
Хоронили мельника всем аилом, Помянуть его съехались даже из отдалённых селений долины. Резали баранов, разводили очаги… Мельник лежал в юрте, поставленной во дворе по этому случаю, и там, в юрте, голосили плакальщицы. В доме, во дворе и перед двором толпились люди — похоронная суета.
— Торайым не приехала?
— Скоро должна. Послали телеграмму.
Вдали на дороге показалась легковая машина, за которой клубилась серая пыль. Люди расступились, пропуская машину к воротам. Торайым вышла из машины — в тёмном платье, уже совсем женщина, с твердым лицом, затененным скорбью. Две молодайки подхватили её под руки и провели в юрту. Она отодвинула циновку, за которой лежал отец; лицо его было прикрыто красной накидкой. Она отвернула накидку — отец словно спал. Опустившись на колени, она поцеловала его в сухой жёлтый лоб и в седую бороду, которая, казалось, ещё хранила мучную пыль и запах мельницы. На его остылое лицо упали слёзы…
После полудня мельника понесли на кладбище. За похоронной процессией, состоявшей из одних мужчин и стариков, двинулись было и женщины, но самый старый аксакал остановил их:
— Куда? Понятно, он большой человек, вы хотите проводить его в последний путь. Но не забывайте закона… Где же видано, чтобы женщина бросала горсть земли в могилу?
Торайым непреклонно сказала:
— А я пойду!
И никто не посмел ей перечить.
Вместе с мужчинами она несла отца, стояла у могилы, глядя, как его засыпали сырой землёй, и все это было для неё нереальным: она никак не могла осознать, что отца, её отца, сильного, никогда не знавшего устали и хвори, одолела смерть. Ей вспомнился один приезд в отчий дом. Был вечер, в доме горел свет. Она тихо вошла во двор, заглянула в окно и увидела: по комнате, по войлочному ширдаку, застилавшему весь пол, кружил на четвереньках отец, а внук сидел на его спине.
— Ну, пострел, погоняй деда! Не получается? Ничего, получится. Держись покрепче! Таким ещё будешь джигитом!..
Это было его последней мечтой.
Сын уже вырос, во всем помогает бабушке. Скоро и в самом деле станет джигитом.
А может, и не одно это было последней мечтой старого мельника. Может, он до последней минуты думал о богатом свадебном тое — пиршестве на весь аил. Одна родная и любимая дочь, а на её свадьбе погулять так и не пришлось…
С кладбища Торайым пошла к мельнице. Мельница, уже совсем обветшавшая, не гудела, была тихая, как ночное кладбище. Жизнь… Земля продолжала вращаться вокруг своей оси, а мельница остановилась, и речная вода текла мимо неё. Пройдет время, она совсем опустеет, развалится, и здесь аильные ребятишки будут играть в прятки. Все порастет бурьяном. Да, жизнь каждого человека, точно мельничный жернов, движется, вращается и останавливается…
— Эх, мельница!.. Осиротела.
Торайым так ушла в свои мысли, что и не обернулась на чей-то посторонний голос, не посмотрела, кого это ещё привело к мельнице.
— Старая совсем стала… Снесут. Там, наверху, гидростанцию будут строить… Все на земле рушится.
Приходит время, и скалы падают в пропасть.
Торайым стиснула пальцы, глянула в сторону красной скалы. Скала стояла на месте. Нет, не всё рушится на земле. Пусть эту скалу разрушит время, сожжёт солнце, размоют дожди, развеет ветер, но она все равно будет возвышаться над долиной, пока здесь будут жить люди и их память.
